МОЙ ДОМ ВЕЗДЕ, ГДЕ ЕСТЬ НЕБЕСНЫЙ СВОД 

Парус Лермонтова

Его стихотворения лета и осени 1831 года подводят итог эпохе. Пушкин женился, Дельвиг умер, Лобачевский в Казани своей геометрией искорёжил пространство - вот почему в “Ангеле” Лермонтова на триста пятьдесят пять букв приходится всего пять “р” вместо статистических семнадцати. Спокойное и светлое понимание, что всё кончено. Как раз в эти месяцы четырёхстопный ямб в очередной редакции “Демона” (к этому моменту уже четвёртой) сменяется ямбом пятистопным; для понимающего человека это говорит о многом.

Его мир сейчас - это мир отражений, он словно живёт в стеклянном дворце, где все внутренние поверхности - зеркала. Здесь невозможно отыскать выход (идёшь в дверной просвет, а стукаешься лбом о зеркальную стену), но можно неожиданно очутиться в оранжерее с диковинными цветами. Это мир рифм, мир совпадений, мир двойников - и мираж здесь принципиально неотличим от “правды жизни”. Девушки, с которыми он “встречается” (почему нет), мимикрируют одна под другую и он никогда не уверен, с которой именно сейчас имеет дело. Бахметева Софья Александровна - Бахметева Варвара Александровна (не сестра, в девичестве Лопухина). Сушкова Екатерина Александровна - Сушкова Евдокия Петровна (в замужестве Ростопчина). Лопухина Варвара Александровна (в замужестве Бахметева) - Лопухина Варвара Александровна (в девичестве Оболенская, переписка) - Лопухина Марья Александровна (сестра Лопухиной-1).

Так проходит весь 1831 и начало 1832 года. Формально Лермонтов уже заканчивает второй курс университета (из трёх), но на деле к занятиям ещё так и не приступал. За половину третьего семестра и весь четвёртый он вообще не посетил ни одной лекции. Где он витает - трудно сказать, но на земле его точно нет. Летом 1832 его отчисляют по неуспеваемости (с мягкой формулировкой: “consilium abeundi”, “рекомендовано уйти по собственному желанию”). Но этого он как будто даже и не замечает. Он зачем-то оказывается в Петербурге и там сразу идёт к морю. Прямо на берегу Финского залива, он, 17, пишет свой “Парус”, позаимствовав для разгона первую строчку у Бестужева-Марлинского (“Белеет парус одинокой...”). Но и в остальных строках “Паруса” напрасно было бы искать “выпуклости” и “сочности” живой натуры. Его глаза смотрят, но не видят. В стихотворении он пишет не море, которое плещется у него перед носом, а воссоздаёт по памяти собственную акварель с морем и парусом, скопированную им два года назад в Москве с колтыковского иллюстрированного издания “Сказки о царе Салтане”. Тогда он не видел ещё никакого моря, но был счастлив - последний, может быть, раз в жизни. Он был молод и доверчив, был влюблён в Пушкина и был счастлив самой чистой в мире любовью, и именно об этом он сейчас пишет своё стихотворение, сидя на замусоренном берегу свинцового Финского залива, подняв воротник бушлата и дуя на красные заледеневшие запястья, покрытые цыпками. Дописав “Парус”, он ставит жирную точку. Сентябрь 1832 года. Он вернулся на землю.

У Лермонтова всю жизнь имеется одна большая проблема: никто не воспринимает его всерьёз. Барышни, которые ему так нравятся, не видят его в упор, а гуляют с господами юнкерами, пьющими шнапс и употребляющими нехорошие слова. А он даже не “маменькин сынок”, он - хуже: “бабушкин внучек”. Косолапый, толстый, неуклюжий мальчик, музицирующий на фортепьянах. Которого заставляют летом носить панамку, а зимой - вязаные варежки на резинке, продетой через рукава пальто. Когда в возрасте двенадцати лет он вызывает своего сверстника, двоюродного деда министра внутренних дел Петра Аркадьевича Столыпина стреляться из-за их общего “предмета” - тот сначала долго не может понять, что это за предмет, а когда понимает - чуть не падает от смеха. А, отсмеявшись, аккуратно поправляет свою новую бархатную курточку и как-то очень серьёзно целует Мишеньку в лоб. Наш герой смотрится в зеркало и с ужасом понимает: так будет всегда. А жить в мире, в котором он никогда не сможет стать большим, Лермонтов не согласен; он ложится на кровать и смертельно заболевает.

И тут-то троюродный брат по материнской линии его просвещает: есть способ. Да, женщины больше всего любят гусаров. Но он поговорил тут с кузинами, и хотя те сначала запирались, но в конце концов им пришлось сознаться, что ещё больше гусаров они любят Пушкина. Этот самый Пушкин пишет “стихи”, поэтому все женщины хотят с ним спать.

Но легко сказать: два года - тут продержаться бы два месяца. Александр Сергеевич и раньше не был монахом, а в последнее время он вообще как с тормозов сорвался. Каждый день у него новая причуда. Сейчас, например, объявил, что признаёт только “l’amour-a-trois”. Собаньская - Оленина, Гончарова - Ушакова, Смирнова - Вульф - все пассии Пушкина в этом году ходят исключительно парами: блондинка - брюнетка. Лермонтов от этого готов буквально на стенку лезть. Как-то в припадке ревности он решает отомстить изменнику и на даче в Середниково предлагает сразу пяти знакомым барышням делать вместе с ним “l’amour-a-six” (“любовь вшестером”) - Бахметевой, Сушковой, Верещагиной и двум сёстрам Лопухиным. Дамы, посовещавшись, к его полному ужасу соглашаются - и только вмешательство бабушки спасает нашего героя от расправы обманутых фурий.

“Готов был, ставши на колени, / Проступком называть мечты: / Мои мучительные пени / Бессмысленно отвергнул ты...” (“Разлука”, 1830), - вот основная тональность его взаимоотношений с Пушкиным в этот период.

Наступает осень 1830. Чтобы хоть чем-то отвлечься, Лермонтов начинает сдавать экзамены в Московский университет и, сам не заметив как, становится студентом первого курса Нравственно-политического отделения. Лучшего места для обучения будущего автора “Уланши” (с одной стороны) и “Прощай, немытая Россия...” (с другой) трудно, кажется, было и придумать. Но время, тем не менее, мало-помалу идёт. В первых числах февраля 1831 года начинаются занятия в Университете (сдвинутые из-за эпидемии холеры), и переносить разлуку становится самую чуточку, но легче.

И в этот момент словно разрывается бомба: 18 февраля Пушкин женится. Венчание происходит в Москве, в недостроенной церкви Большого Вознесения у снесённых Никитских ворот. Когда владыко Кирилл возносит над молодыми венец, в задних рядах первокурсник Лермонтов падает в обморок.

Что происходит в его душе в последующие дни, и находится ли эта душа в границах тела, нам знать не дано. Через три дня он начинает говорить, ещё через два - есть. Через месяц врач разрешает приступить к занятиям, и он приступает. Мало-помалу Лермонтов приходит в норму, по крайней мере - внешне.

Он слушает лекции, ходит на маскарады, посещает церковь. Самое удивительное, он даже не бросает писать стихи, хотя стихи эти начинают выходить какими-то другими. Не сказать, чтобы хуже: другими. Собственно, стихи становятся даже лучше. Много лучше.

И все вдруг понимают: был просто мальчик, а стал - хрустальный принц поэзии.